Я  видел  стены   родины   моей:
Когда-то неприступные твердыни,
Они обрушились и пали ныне,
Устав от смены быстротечных дней.
© Франсиско Кеведо.

Вчера в тертулии Маноло Родригез активно созывал своих товарищей и всех посетителей кафе «Прогресо» к созыву нового толедского ополчения. Винсент просидел весь вечер в молчании, потому что знал: вставь хоть слово против, как сегодняшние товарищи в один момент станут бывшими и заклеймят тебя как любителя Наполеона, а значит – врага народа. Винсент уже давал себе слово не посещать эти вечерние собрания в трактирах и кафе, но товарищи все равно тянули его, и он равнодушно высиживал час или два до момента, когда можно будет выйти наружу и вдоволь надышаться свежим воздухом, а не пресными идеями.
Встав утром и еще не успев умыться, Винсент внезапно ясно осознал для себя: длиться так дальше не может. Неразумность его соотечественников, ставящая в сложное положение его самого, давила на него хуже желаний отца, хуже школьной муштры, от которой он был так счастлив избавиться несколько лет назад. Нужно было что-то делать, и делать немедля.
Подойдя к окну, он распахнул деревянные ставни и выглянул наружу. Просыпавшийся город гудел под ним сотней прохожих, скрипом телег, выкриками погонщиков, наездников, рассерженных торговцев. Он жил в родительском доме на втором этаже, как и вся семья, на первом были помещения лавки, которую содержал отец, и под чердаком обитали только летучие мыши да голуби. У окна парень провел довольно длительное время, невидящим взглядом рассматривая плывущих по своему течению людей внизу. Подперев голову рукой, он оперся о подоконник и был готов пробыть так целую вечность – в спокойствии, в созерцании, в небытии. Его отвлек чей-то окрик снизу, и Винсент вынужденно сфокусировал взгляд на прохожих, узнал одного своего друга и вяло помахал в ответ. На вопрос о том, собирается ли он сегодня на площадь, где будут празднества по поводу уходящих из города французов, молодой человек пожал плечами, не став разочаровывать товарища.
Он знал, что вечером в городе его уже не будет. И узнал он это только что.
Позавтракав вместе с семьей, Винсент удалился в свою комнату. Он не стал говорить с отцом, не стал говорить с матерью, даже младшей сестренке, которой на днях исполнилось шестнадцать, и которой от детских игр нужно было перейти к планам на замужество, парень не стал ничего объяснять – уйти из дома без долгих проводов, рыданий, укоризненных взглядов отца ему казалось идеальным выходом. Винсент придирчиво осмотрел свой дорожной костюм, собрал сменную одежду в старый походный мешок, который остался от времен совместной охоты вместе с дядей, и кинул туда утащенные с кухни сухари и пару лепешек, которых должно было хватить ровно до остановки в первом придорожном трактире. Потом сел на кровать и замер, стараясь обдумать и оценить свои действия, боясь, чтобы они не были слишком поспешными.
Уже две недели, как отгремела битва при Байлене. Восемнадцать тысяч французских пленных, очередная победа испанского оружия и сомнения, которые стали возникать у всех: у англичан, у союзников Франции, у самих французов, даже у Наполеона, который обзывал испанских партизан не иначе как «отребьем». Еще две недели, и прогремит битва битва при Вимейро, где взойдет звезда славы будущего победителя Наполеона Артура Уэлсли. Сегодня из Толедо уходил последний французский полк – сейчас генерал Лассаль пытались стянуть все силы в один кулак, чтобы хоть чем-то ответить новой, быстро разраставшейся испанской угрозе. Именно с этим последним отрядом и вознамерился уйти Винсент, ясно осознавая, что пропасть, которая разделяет сейчас его и его соотечественников, с таким шагом станет вконец непреодолимой.
- Ну и пусть. Это хорошо. – Внезапно охрипшим голосом произнес парень, не спеша вставать и продолжать сборы. Беспомощный взгляд его метался по комнате от одного предмета мебели к другому, от одного милого сердцу объекта к другому, и не находил, за что зацепиться. Растерянно водя пальцами по ткани одеяла, расстеленного на кровати, молодой человек никак не мог вернуться к своим сборам.
На улице продолжали раздаваться чьи-то крики, надсадно мычал бык, а погонщик ругался и продолжал хлестать плетью упрямца, застопорившего движение на всем перекрестке.